Вот одна их таких историй, ставшая классикой альпинистской литературы. О героическом восхождении Вальтера Бонатти рассказывает другой знаменитый альпинист Крис Боннингтон. Рассказ перемежается воспоминаниями самого Бонатти.
Здесь сокращенный вариант. Вначале говорится о неудачной попытке Бонатти в 1954г. взойти на К2, когда он будучи подготовлен лучше других членов экспедиции пожертвовал своим успехом, спасая напарника пакистанца.
Контрфорс Бонатти
(автор: Крис Бонингтон)
Некоторые маршруты в итальянских Доломитах преодолевались путем выдалбливания в скальных стенах отверстий с помощью шлямбуров и забивания в них расширяющихся крючьев. При такой технике у восходителей появилась возможность проходить где угодно, невзирая на природную форму поверхности скалы. Если восходитель обладал достаточным терпением и выносливостью, он мог таким образом преодолеть любую скальную стену. Бонатти никогда не нравился такой подход к альпинизму, он всегда желал сохранить в нем изначальный дух приключения, с использованием минимального количества искусственных средств. Он был максималистом, не признавал никаких компромиссов со своими собственными этическими взглядами и требовал того же от других. По словам Маури:
- Для Бонатти все или черное или белое, нет ничего промежуточного. Вся его жизнь, весь смысл существования - это преодоление вызова гор, и не только гор, но и лесов, пустынь, чего угодно. Он постоянно занят поисками трудностей, чтобы преодолевать их. Например, когда я в горах, то постоянно думаю о семье, пomомy что сохраняю эмоциональную связь с ней, для Бонатти же существуют только горы.
В 1951 году Бонатти совершил первопрохождение восточной стены Гранд Капуцина со стороны Монблана де Такюль.
Это было в то время одним из труднейших скальных восхождений в Альпах, однако сильнее всего его манил юго-западный контрфорс Пти Дрю. Он высится над Шамони как центр в строю грандиозных гранитных пиков. Он обладает симметрией высокого кафедрального шпиля, и его окраска и строение меняются словно у хамелеона в течение дня. На рассвете, вырисовываясь силуэтом на фоне неба, освещенного восходящим солнцем, он выглядит застывшим и темным, и все его детали затенены, но затем, по мере того как солнце поднимается все выше и выше и начинает освещать лик контрфорса, обнажается его рельефная структура, скорее подчеркивая, чем скрадывая его бескомпромиссную крутизну, выявляя нависающие карнизы и отсутствие полок на гладкой поверхности скалы. Теперь преобладают серые, жесткие, не радующие глаз тона, а затем после полудня, когда солнечный свет начинает смягчаться, контрфорс становится сочного коричневого цвета, а потом почти красным в лучах заходящего солнца. Вот теперь-то он манит к себе по-настоящему альпиниста-мечтателя.
Западная стена Пти Дрю была впервые пройдена в 1952 году французами. В свое время это было выдающимся достижением, однако тогда альпинисты были вынуждены уйти влево от центра стены и уже там лезть к вершине. Огромный бастион в центре стены остался не пройденным, и именно он завладел воображением Бонатти. Он попытался пройти его вместе с Карло Маури в 1953 году, однако им пришлось отступить уже в начале подъема из-за плохой погоды. В 1955 году он предпринял еще одну попытку с Маури и двумя друзьями - Оджиони И Аяцци. Им снова не повезло с погодой, и снова они были вынуждены отступить.
- Второе поражение привело к серьезной душевной депрессии, которая оказалась последней каплей, nереnолнившей чашу моего разочарования и огорчений, которая и так уже была полна до краев после возвращения с К2. Мой душевный кризис длился уже довольно долго. Можно сказать, что в течение целого года я не верил ни во что и никому.
Я стал нервным, раздражительным и нетерпимым к людям, растерял все идеалы, иногда приходил в отчаяние без всякой видимой причины. Я чувствовал, что потерял самого себя и перестал существовать для других. Часто, когда кто-нибудь говорил, что К2 доконала меня, рыдания подступали мне к горлу, а что я выстрадал в одиночестве -трудно вообразить.
Именно в то время, когда Бонатти пребывал в таком состоянии, у него впервые зародилась идея попытаться пройти в одиночку контрфорс юго-западной стены Пти Дрю.
Одиночное восхождение является своего рода крайним выражением в альпинизме, потому что, совершая его, восходитель ставит на карту свою жизнь, полагаясь только на себя. Несмотря на то что разработаны методы самостраховки, альпинист все равно полностью зависит от себя самого.
Так, он может воспользоваться веревкой на очень трудном участке маршрута, но это очень кропотливый и отнимающий массу времени способ, который к тому же в случае срыва, вообще обладает сомнительной ценностью. Большую часть времени альпинист передвигается без веревки, и его жизнь в буквальном смысле находится в его собственных руках. Это в свою очередь дает удивительное чувство свободы передвижения и владения собственной судьбой - как раз то, в чем Бонатти тогда остро нуждался.
Однако до сих пор всякий раз, когда альпинисты самого высокого класса совершали одиночные восхождения, они поднимались по уже пройденным маршрутам. Бонатти задумал сделать в одиночку восхождение не только по совершенно неизвестному, но, вероятно, и самому сложному технически маршруту из тех, которые когда-либо пытались пройти в Европейских Альпах. Это был поистине дерзкий вызов, и душевная депрессия Бонатти словно куда-то улетучилась, когда он ушел с головой в приготовления.
Он скрывал свои планы, чтобы избежать насмешек, доверившись только одному из своих друзей, профессору Черезе. Решив совершить попытку тем же летом, Бонатти вместе с Черезой прибыл 11 августа в «Монтенвер» - отель на западном берегу Мер-де-Глас, как раз напротив Дрю.
Погода не шла навстречу, и дождь лил последующие четверо суток. Напряжение ожидания было велико. Я был членом группы альпинистов, совершивших пятое по счету восхождение по контрфорсу юго-западной стены Пти Дрю в 1958 году; нас тоже задержала погода в «Монтенвере», и я хорошо помню, как росло наше нервное напряжение. Однако мы собирались совершить восхождение, которое до нас сделали другие, очень сильной группой из четырех человек. Бонатти же шел один, и перед ним лежала неизвестность.
Наконец 15 августа прояснилось. Бонатти вышел в два часа ночи с грузом продовольствия и снаряжения весом 36 кг. Он пересек по гладкому льду нижнюю часть Мер-де-Глас, затем начал пробираться в темноте по крутой осыпающейся под ногами марене и, наконец, по каменистым поросшим травой склонам, которые вели к подножию самого контрфорса. К восьми утра он уже был у начала кулуара, ведущего к контрфорсу. Это мрачное, страшное место - темный провал между стеной Дрю и изломанными, раскрошенными скалами Флям-де-Пьер, отходящими словно петушиный гребень от изящной башни Пти Дрю.
Скалы в этом месте носят следы камнепадов. Находиться здесь ранним утром очень опасно, потому что как раз в эти часы отпускает схваченные морозом скалы наверху. Бонатти продвигался очень медленно. Кулуар был забит снегом, а скалы покрыты невидимой корочкой натечного льда. Это одно из самых опасных мест, в которых мне когда либо приходилось бывать самому: слева высятся гладкие гранитные стены, а со всех сторон - рушащиеся скалы. В этом месте чувствуешь себя совершенно беззащитным и начинает казаться, будто каждый камень, который срывается вниз, нацелен прямо на тебя, и нет тебе ни укрытия, ни спасения.
Для одиночки, каким был Бонатти с его непомерно тяжелым грузом, это, должно быть, казалось кошмаром. Однако он выдерживал все вот уже семь часов кряду. За это время он преодолел всего 150 метров. Рюкзак то и дело застревал между скал, и всякий раз ему приходилось спускаться вниз, чтобы освобождать его. Однако когда пошел cнег, ему пришлось сдаться.
Но временная неудача больше не травмировала его; он понял, что несет слишком много, и поэтому оставил некоторое количество продовольствия и снаряжения по пути вниз. Он также стал думать иначе о кулуаре. Конечно, намного безопаснее было бы подняться на Флям-де-Пьер с другой стороны, где склон был не так крут и меньше подвержен камнепадам. Оттуда можно было спуститься по веревке в кулуар на плече, где гребень Флям-де-Пьер примыкает к основному массиву Игл Дрю.
Он не терял времени даже на отдых. Утром с небольшой группой друзей он отправился в хижину Шарпуа по другую сторону Дрю. На следующий день с помощью профессора Черезы он намеревался занести все свои припасы на плечо, а затем спуститься «дюльфером» на 245 метров ниже, к подножью контрфорса юго-западной стены. На это ушло гораздо больше времени; чем они думали, и к вечеру они были все еще значительно ниже плеча. Они сложили грузы и спустились в хижину, чтобы переночевать последнюю перед восхождением ночь в постели. Эти задержки в сочетании с мыслями о завтрашнем восхождении начали сказываться на нервном состоянии Бонатти. Он писал:
- Я завидовал профессору Черезе, который уже на следующий день сможет выбраться из этого ада, и вообще завидовал всем, кому не надо было подвергать себя таким испытаниям ради самоутверждения. Полный таких мыслей, я готовился возвратиться в хижину, когда увидел беднягу бабочку, которую заманило в это место дневное тепло и которая, совершенно обессилев, упала в снег всего в нескольких метрах от меня и, умирая, трепетала крыльями. Бедное создание, до чего же не повезло тебе- умереть здесь, в этом жестоком мире, о существовании которого ты даже не подозревала. В последнем трепете ее крыльев мне представuлась вся человеческая драма. Кто знает, подумал я, с каким ужасом ее крошечные глаза наблюдают за последними лучами уходящего солнца, за неожиданной метаморфозой красок? Кто знает, какой ужас охватил тебя, несчастное создание, при первых жестоких укусах мороза, при первом страшном пред чувствии неумолимой смерти, когда, как и мной, тобой овладели смутные сожаления? Жалкое насекомое, мой брат по несчастью в этом логове смерти, я полон сострадания и сочувствия к тебе. Твоя трагедия - и моя тоже. То, что я искал при покорении вершины, пoxoжe на то упоение, которое привело сюда и тебя. Дрю, вершина, которой я собирался бросить вызов, была не чем иным для меня, как тем последним солнечным лучом, которыЙ всего несколько минут назад исчез для тебя навсегда. И если завтра я не преодолею самого себя, то разделю с тобой подобный конец.
Всю ночь его одолевали предчувствия, в этом нет ничего удивительного. Мне никогда не приходилось бывать в таких экстремальных ситуациях,в какой находился Бонатти, однако мне очень хорошо знаком этот конфликт с самим собой, который, я уверен, переживали и другие альпинисты перед выходом на трудное восхождение. Ночью накануне штурма контрфорса юго-западной стены Дрю или северной стены Эйгера я тоже прочувствовал эту комбинацию ужаса и предстартового возбуждения. При этом неизбежно возникает вопрос, зачем мы делаем это, взвешиваются шансы остаться в живых, сопровождаемые страшно четкими картинами плохой погоды, падающих камней, изуродованных распростертых человеческих тел. На трудной стене вас ведет вперед эйфория, желание стать полным хозяином своего духа и тела. Но Бонатти влекла вперед не просто радость восхождения, ему требовалось нечто особенное, чрезвычайное в виде этого восхождения в одиночку, чтобы унять, успокоить свою внутреннюю боль.
Он вышел из хижины один, преодолел хаос ледника Шарпуа и стал подниматься по склонам Дрю с юга, подобрав по пути свой тяжелый груз. Оказавшись на перемычке Флям-де-Пьер, он помахал оттуда рукой друзьям, которые казались ему крошечными точками у хижины Шарпуа, затем повернул к кулуару.
- Открывшийся провал был устрашающим, его нарушали только холодные тени и острые очертания головокружительно высокого контрфорса юго-западной стены. В течение получаса, которые я позволил себе для отдыха перед спуском, я, вероятно, пережил самый психологически важный момент всего восхождения. До сих пор каждый шаг, который я делал вверх по склону горы, все еще оставлял для меня возможность вернуться, но по ту сторону ущелья этой возможности уже не было.
Он связал вместе две тридцатишестиметровые веревки, заложил за выступ скалы и, прикрепив свой тяжелый рюкзак к обеим концам веревки, спустил его в пропасть. Затем он спустился по веревке сам. Рюкзак сильно затруднял движения на очень крутом склоне из разрушенных покрытых снегом скал. Это было медленное, действующее на нервы занятие. Рюкзак то и дело застревал, и чем ниже он спускался по кулуару, тем больше становилась опасность угодить под удары падавших камней.
Наверное, это была самая гнетущая часть всего восхождения.
Насколько было возможно, он использовал выступы скал в качестве точек опоры, однако ему пришлось пожертвовать несколькими драгоценными крючьями, которые он забивал, когда под рукой не оказывалось выступов. Нередко он продвигался не больше девяти метров за один прием - настолько расчлененной была поверхность скал.
Он был уже на полпути вниз и находился в особенно неудобном положении, заклинившись в узком ледовом камине, когда, пытаясь вбить крюк, промахнулся и угодил молотком по кончику безымянного пальца левой руки. Из него хлынула кровь, а из-за острой боли Бонатти чуть не потерял сознание. И все же он умудрился забить крюк в трещину, пристегнулся к нему и осмотрел рану. Удар был настолько сильным, что на пальце осталось только пол ногтя и кусок разорванного мяса первой фаланги. Целый час ушел на то, чтобы остановить кровотечение, а затем он продолжил спуск по кулуару. Было уже далеко за полдень, а он не достиг еще начала подъема по стене, и все восхождение казалось ему обреченным на неудачу.
Однако худшее было впереди. Примерно в семь часов вечера он добрался до заснеженного участка у основания контрфорса юго-западной стены, потянул за конец веревки, чтобы выбрать ее, но она настолько промокла, что никак не продергивалась.
Это кошмар всех восходителей, потому что в таких случаях единственный способ высвободить веревку - это движение по ней назад при постоянном риске, что она вдруг освободится, и ты улетишь вместе с ней по склону вниз. Бонатти решил отложить это дело до утра и принялся разбивать свой первый бивуак на стене. Полки там не было - просто гладкий крутой лед. Он оставил свой ледоруб на перемычке, поэтому ему было нечем вырубить во льду полку, чтобы хотя бы присесть. Он вымок до нитки, а открыв рюкзак обнаружил, что из пробитой крюком фляги вылилось все топливо, испортившее большую часть продуктов. Все, что у него осталось, это две пачки галет, тюбик сгущенного молока, четыре небольших сыра, баночка тунца, баночка печеночного паштета, небольшая фляжка коньяка и две банки пива. Однако самым серьезным было то, что пропало все топливо, и теперь он не мог уже растапливать снег или лед для питья во время подъема.
В ту ночь едва ли могла идти речь о каком-то сне или хотя бы отдыхе. Бонатти промок, дрожал от холода и чувствовал себя крайне неуютно; его положение было опасным, но что хуже всего, ему начало казаться, что все шло к очередному фиаско.
Ночь тянулась бесконечно долго, но наконец забрезжил рассвет, суливший прекрасный день; за ночь веревка подсохла, и Бонатти сумел ее выбрать. В некотором роде это был еще один случай, чтобы принять окончательное решение. Он мог бы выйти из игры, продолжив спуск по кулуару. В конце концов, он уже делал это дважды во время предыдущих отступлений. Однако подобная мысль даже не пришла ему в голову.
Сравнивая предприятие Бонатти с плаванием яхтсмена-одиночки, можно отметить, что первый пробыл в одиночестве всего шесть суток, в то время как Робин Нокс-Джонстон во время кругосветного плавания - 313 дней. С другой стороны, степень опасности у Бонатти была намного выше.
Малейшая ошибка, допущенная в любой момент за эти шестеро суток, могла повлечь за собой долгое, ужасающее падение. Жизнь альпиниста зависит от крепости его пальцев и, что страшнее всего, от надежности небольшого клина, загнанного в расщелину; всякий раз, когда веревка неожиданно подается рывком хотя бы на несколько сантиметров, это может означать, что ваша точка опоры не выдержала и вы начали свой последний полет в бездну. Каждый раз, когда такое случается, кажется, будто сердце выпрыгнет из груди, а в организме усиленно выделяется адреналин.
Примерно в двух третях подъема по юго-западному контрфорсу путь преграждает огромный нависающий карниз. Бонатти достиг его на исходе третьих суток. В ту ночь он видел огни Шамони, раскинувшегося далеко внизу, слышал обращенные к нему крики своих друзей из Монтенвера, которые были в 900 метрах ниже, однако сама близость людей и комфорта лишь усиливала обособленность отвесной скальной стены. К этому времени его руки распухли и были все в ссадинах от постоянного подтягивания рюкзака и цепляния за грубый гранит. В поврежденном пальце была зловещая стреляющая боль. Бонатти страдал от обезвоживания организма, мускулы сводило судорогой. После забивки крюка и работы молотком ему приходилось чуть ли не зубами расправлять сведенные пальцы.
Карниз нависал над ним целой серией огромных, выглядевших ненадежно козырьков. Сама идея борьбы с ними казалась самоубийственной. Он мог живо представить себе последствия отрыва одного из этих гигантских козырьков - как он сам, вцепившись в него, полетит в темноту кулуара, из которого выбрался с таким трудом.
Слева от него по гладкой выпуклой стене тянулась трещина, исчезавшая из виду за выпуклостью скалы. По крайней мере трещина проходила в твердой скальной породе, и Бонатти выбрал этот маршрут. Он стал подниматься по трещине, забивая крючья. Крохотная фигурка, затерянная на пустынном лике гигантской стены. Трещина перешла на слегка нависающую стену и наконец стала слишком широкой для крючьев, но слишком узком для клиньев. Мимо прожужжал небольшой самолет, затем, плавно развернувшись, снова пролетел сначала над ним, а потом ниже, по-видимому, пытаясь отыскать его на необъятной поверхности контрфорса. Присутствие самолета только подчеркнуло одиночество Бонатти.
- Трудно сказать, увидели они меня или нет, подумал я. Мной овладело странное чувство, будто самолет был живой частицей меня самого и теперь, покидая, словно разрывал меня на части. Я понял, что предпочел бы полное одиночество. Все, что бы ни происходило вокруг меня за это короткое время, казалось чьим-то последним усилием связать меня с той жизнью, которая, казалось, утратила теперь для меня всякий смысл. Самолет приближался всякий раз неожиданно, подобно дуновению ветра, а затем исчез вдали навсегда, оставив меня в одиночестве здесь, на высоте, словно вычеркнув из жизни, как некий мертвый предмет.
Он был предоставлен самому себе на огромной стене, подвешенный на своем верхнем крюке. Мысль об отступлении к основанию отвеса была невыносимой. В отчаянии Бонатти осмотрелся вокруг и заметил длинную тонкую трещину, вьющуюся по стене справа. Если бы он только мог дотянуться до нее! Однако поверхность скалы между ними трещиной была отвесной и гладкой. И все же если бы он раскачался маятником на конце веревки, то смог бы преодолеть и это препятствие. Бонатти пропустил двойную веревку через верхний крюк, спустился вниз, выбив по дороге все остальные крючья, и добрался до своего рюкзака.Затем он начал раскачиваться маятником взад и вперед вдоль гладкой гранитной стены, с каждым разом увеличивая амплитуду до тех пор, пока не приблизился к трещине. Однако его заботам еще не было видно конца: когда Бонатти попытался высвободить веревку, она застряла. Ему пришлось возвращаться по веревке, пока не удалось ее выдернуть, а затем прокладывать путь назад. Бонатти был почти у цели; всего только двенадцать метров отделяли его от трещины, однако они казались непреодолимыми. Между ним и этой трещиной пролегала впадина с ровной поверхностью. Он не мог подняться выше, чтобы найти точку опоры для другого маятника, у него не было способа и вернуться туда, откуда он пришел, потому что он уже выдернул веревку позади себя. Он не мог также спуститься вниз, потому что это закончилось бы тем, что он беспомощно завис над пропастью. Находясь в полном одиночестве после пятидневной борьбы при недостаточном количестве еды и питья, Бонатти находился на грани паники, однако ему снова удалось взять себя в руки. Он увидел у основания трещины, до которой пытался добраться, небольшой скальный выступ наподобие человеческой кисти с пятью растопыренными пальцами. Это была его последняя надежда. Если бы только он сумел набросить на эти «пальцы» веревку с затягивающейся на конце петлей, а затем снова применить маятник! Он соорудил нечто вроде индейского «болас», завязав на конце веревки серию петель и прикрепив туда весь свой запас специальных крючков для лесенки «фифи» и металлических карабинов, надеясь, что этот веревочный осьминог, наброшенный на выступ, зацепится достаточно прочно, чтобы выдержать его вес. Бонатти сделал двенадцать бросков, прежде чем «болас», по-видимому, надежно зацепился за скальный выступ.
Для проверки он потянул за веревку, и она соскользнула с зацепов. Он снова бросал веревку, и она снова соскальзывала, как только ее нагружали. Наконец она, по-видимому, прочно зацепилась, хотя он не мог дернуть ее со всей силой, потому что стоял в неудобном положении. Надежность страховки можно было проверить только тогда, когда он сам нагрузил бы веревку весом своего тела при движении маятником. Для того чтобы хоть сколько-нибудь подстраховать себя, он продел один конец веревки через крюк, на котором был закреплен сам. Это была мера отчаяния, так как, если бы веревка соскользнула, он пролетел бы вниз метров двадцать, прежде чем крюк принял бы на себя его вес, и при рывке почти неизбежно оказался бы вырванным из скалы.
- Последние секунды мучительной нерещuтельности, последняя молитва, а затем, когда меня пробрала неудержимая дрожь и не дожидаясь, пока ослабнут все силы, я на секунду закрыл глаза, задержал дыхание и скользнул в бездну, вцепившись обеими руками в веревку. В одно мгновение мне показалось, что я лечу вниз вместе с веревкой, но затем падение словно замедлилось, и через секунду другую я почувствовал, что прошел мертвую точку,- крепление выдержало.
Ему еще предстояло подняться вверх по веревке, осторожно подтягиваясь на руках, чтобы не расшатать опору сомнительной прочности, державшую его наверху. Критический момент наступил, когда он добрался до этих торчащих скальных «пальцев»: шаря руками в поисках точки опоры, он мог сдернуть с них веревку и тогда полетел бы в пропасть. Его мускулы ныли, руки ослабели. Наконец он мягко ухватился за выступ, осторожно нагрузил и перенес на него вес своего тела - опора выдержала его!
На следующее утро он приступил к завершающей стадии восхождения. Несмотря на то, что угол наклона в целом несколько уменьшился, то и дело попадались крутые и сложные участки. В довершение всего его руки стали почти бесполезными - они распухли, местами гноились и сильно болели. Он слышал голоса своих товарищей, которые поднимались по первоначальному маршруту с другой стороны. Их присутствие ободрило Бонатти, и все же он по-прежнему оставался один. В том изможденном состоянии, в котором он находился, достаточно было одной ошибки, чтобы погибнуть.
Бонатти упорно лез целый день; неподалеку от вершины от стены над ним отвалился солидный «чемодан». Он чуть было не улетел с ним, однако сумел удержаться, заклинив руки в трещине, когда камень загремел вниз, слегка задев его ногу, которая тут же онемела. Но он едва обратил на это внимание-успех был совсем близок, и наконец в 4.37 Вальтер Бонатти вылез на вершину Пти Дрю. Никого больше на ней не было. Вершина принадлежала только ему. Бонатти изгнал таки из себя злых духов К2 и мог теперь насладиться своим необыкновенным достижением.
Неизбежно любой, кто доводит приключение до таких крайностей, кто не идет на компромисс, обычно становится мишенью для критики со стороны ревнивых коллег. Бонатти всегда было очень трудно переносить такого рода критику. Именно это и принудило его заявить после экстраординарного одиночного прохождения нового маршрута «в лоб» по северной стене Маттерхорна в середине зимы 1965 года о том, что он не будет больше делать серьезных восхождений.
Он продолжает ходить на восхождения, но только с небольшим числом своих близких друзей.
Во многих отношениях это печальный и одинокий человек: погоня за крайностью (в риске и физическом напряжении) в приключениях приносит лишь недолгое утешение.
