В 1963 г. команда томских альпинистов совершила траверс всех четырех вершин Катунской подковы на Алтае: пик ХХ лет Октября – Западная вершина Белухи – Восточная вершина Белухи – пик Делоне. Восточная вершина (4506 м) – самая высокая точка Алтая и Сибири. Данное восхождение было совершено впервые. Восхождение длилось пятнадцать дней. Руководителем был Генрих Андреев. В состав команды вошли Валерий Меньщиков, Валерий Ольшанский и Евгений Кузнецов.
Караванная тропа длиной пятьдесят километров по алтайской тайге. Базовый лагерь. Выход основной команды на штурм. Альпинисты попадают в непогоду. Гроза в снегу. Резко снижается темп движения. Кончаются продукты. На восьмой день альпинисты вылезают на гребень пика ХХ лет Октября. Не найдя на вершине его записки, спускаются на Западное плато. После ночевки на снегу при отсутствии видимости идут в сторону гребня Западной вершины Белухи. Не взойдя на гребень, вырубают во льду ступень для палатки.
В 1963 году к северным склонам Белухи направилась экспедиция томских альпинистов под руководством Генриха Андреева. Главной целью экспедиции было совершить полный траверс всех четырех вершин Катунской подковы: пик ХХ лет Октября – Западная вершина Белухи – Восточная вершина Белухи – пик Делоне. Этот маршрут не был никем пройден. Кроме того, в Катунском хребте оставалось много безымянных вершин, на которые не ступала нога человека и которым надо было дать названия. Путь к Белухе от последнего алтайского поселка Тюнгур включал в себя три участка: переправа на пароме через мощную Катунь с ее стремительным течением, тропа по тайге длиной около 50 км до метеостанции и затем путь по открытому руслу реки Аккем к леднику Родзевича, сползающему с массива Катунской подковы. Перенести весь груз на себе не представлялось возможным, и в Тюнгуре Андреев договорился об аренде лошадей для каравана.
Но для них требовалось расчистить таежную тропу, которая в ряде мест была завалена упавшими деревьями. Я попал в тройку, что отправилась первой, освобождала тропу от деревьев. Моими товарищами были Юра Саливон и Леша Спиридонов. Пришлось попотеть. А когда, наконец, вышли из тайги на открытое место, перед нашими глазами на полнеба всплеснулось огромное ослепительное полотно Белухи. Очарованные зрелищем, стояли мы и впитывали в себя ее высоту и тайну.
Затем подошли к метеостанции. В деревянном домике на берегу Аккемского озера жили два работника-гидрометеоролога. Они давно никого не видели и были нам очень рады, истопили баньку. После воловьей работы на тропе с каким удовольствием хлестали мы друг друга вениками! А на другое утро с пустыми рюкзаками побежали назад, чтобы забрать в Тюнгуре очередную порцию груза. И вдруг небо затянуло тучами, посыпалась снежная крупа. Наши кеды стали проскальзывать. На тропе появились лужицы воды. И тут мы буквально наткнулись на группу наших ребят. Они шли с двумя навьюченными лошадьми. Но никто из них не обрадовался встрече. Оказывается, Вова Сыркин ткнул свою лошадь ледорубом, она взбрыкнула и унеслась в тайгу. А с лошадью ускакал ящик сливочного масла, паспорт Сыркина и сто тридцать рублей денег (приличная по тем временам сумма). Искали лошадь и не нашли. Скорей всего она убежала домой в хозяйское стойло. Весело началась наша экспедиция.
Но вот мы все в базовом лагере на площадке над горной речкой, начинающейся от ледника и впадающей в Аккемское озеро. Обживаем наш лагерь. Ставим палатки, сколачиваем обеденный стол, устанавливаем флагшток для флага альпиниады. Готовимся к первому выходу на тренировочную вершину. И вот построились, подняли флаг, прокричали «Физкульт-ура!» и пошли вверх. Заночевав на морене ледника Родзевича, поднялись в его верховье и затем на относительно невысокую вершину, которую назвали пиком Томских студентов. Всё хорошо, все в хорошей форме. Не зря тренировались в Томске, набивая рюкзаки гравием.
В основную команду, кроме Генриха Андреева, вошли Валерий Меньщиков, Валерий Ольшанский и я. «Штурмовая команда», так назвали товарищи.
Наступило 27 июля. В начале маршрута – большой ледопад. Огромные ледяные башни, гигантские перья и пугающие чернотой глубокие трещины. И мы, как муравьи в громадной сахарнице, ползли мимо них. Выползли на скалы. Все шло хорошо. Но на третий день резко испортилась погода. Густой снегопад. Гроза в снегу. Стоишь на узенькой полочке на носках ботинок, держась пальцами за небольшой выступ, а рядом в месиве снега расцветает огромное ярко-белое сияние (молния), и затем ужасный грохот. Хочется войти, влипнуть в скалу. Когда-то нас, новичков, учили, что во время грозы надо отбрасывать в сторону все железо. То есть сейчас требовалось отбросить крючья, ледорубы, кошки. Куда отбросить? Вниз. Тогда уж нам точно конец. Новая молния, и я снова впиваюсь в камень. Все полочки, все зацепки засыпало снегом. Рукавицы промокли. И я работал голыми руками, сметал снег, цеплялся, не чувствуя пальцами холода, такое напряжение было на отвесных участках.
Были и ночевки в самых неприспособленных местах. Во время одной из них заполыхал примус. Мы стали задыхаться. Вход в палатку был застегнут на все пуговицы. Кое-как расстегнули, Андреев ногой вытолкнул полыхавший примус. В тот вечер снег не шел, и наши наблюдатели, остававшиеся внизу на леднике, видели, как вдруг осветилась наша палатка, потом из нее вылетел огненный клубок, стал падать, ударился о выступ скалы и пропал, разбросав в стороны яркие жгуты пламени. Вышли под крутой ледовый участок. Кое-как сделали площадку, закрепили палатку.
А ночью приснилось, что на меня навалился медведь, и я задыхаюсь под его тушей. Очнулся. Дышать нечем. В висках зубилом стучит кровь. «Открой вход», прохрипел Андреев. А я потерял ориентировку в пространстве и никак не мог нащупать вход. Наконец рука наткнулась на пуговки, я расстегнул их, и большая охапка снега въехала в палатку. Но с ней ворвался в легкие сладкий воздух. Оказывается, ночью по ледовому склону сыпались небольшие лавинки, и нашу палатку полностью засыпало сверху и наполовину сдвинуло с площадки. Сна как не бывало. Кастрюлей выгребли снег.
А дежурить была моя очередь. Я стал разжигать второй (уцелевший) примус. Положил на колени фанерку, поставил на нее примус, а на него – кастрюлю со снегом. Когда воды натаяло достаточно и она наконец закипела, я потянулся за чайной заваркой, но в этот момент ногу мою стянуло сильной судорогой, я дернулся, кастрюля опрокинулась, и водой залила ботинки Андреева. «Попили чайку», мрачно произнес он.
Но надо отдать нашему капитану должное: никаких упреков в мой адрес. Вообще в смысле психологической совместимости была у нас полная гармония. Андреев вылил из ботинок воду, протер их сухими носками, достал запасные. Но как без горячего питья? Со всем этим потеряли мы три часа драгоценного времени.
На восьмой день под вечер подошли под карниз, нависавший с гребня. Жутко было стоять под ним. Андреев прорубил его, вылез первым и принял нас. Почему-то карниз не рухнул. Надо было дать знак нашим наблюдателям, что мы вылезли и что они могут уйти с места наблюдения. Дальше им нас на нашем маршруте не увидеть. Рация отказала, и мы выстрелили вниз зеленой ракетой, дали сигнал, что у нас все нормально. Ракета падала вниз яркой зеленой звездочкой и погасла. Далеко внизу взлетела такая же звездочка, сделала дугу и тоже погасла. На этом и кончилась наша связь. Вот и ужин. Чай и последняя банка паштета. Еще осталось по девять черносливин на человека и плитка шоколада на всех. А мы еще не поднялись и на первую вершину подковы. Зашли на нее в середине другого дня. Было ясно и очень холодно. Долго искали на вершине тур с запиской и не нашли. Спустились на Западное плато – большое белое поле, настоящий аэродром.
Голодная ночевка. Каждый по своему усмотрению распоряжался своим черносливом. Положение усугубилось тем, что кончился бензин, и нельзя было растопить на примусе снег и вскипятить воду. А ночью пошел густой снег, и утром ничего не было видно. Перед палаткой двигалась сплошная пушистая стена. Такого снега никогда я не видел. Собрали рюкзаки и сидели на них, ожидая конца снегопада. «Неужели нас полностью завалит? Да, может. В горах снег может идти несколько суток непрерывно. Но хотя бы конёк палатки останется на виду?» - почему-то спокойно думал я. «Если конёк будет виден, то нас найдут и записную книжку мою найдут. Она у меня в нагрудном кармане под свитером. Я написал в ней, что своё восхождение посвящаю Лиле, моей девушке со стройными загоревшими ногами, которая ходит сейчас где-то по солнечной Алма-Ате».
Оцепенение охватило нас. Не помню, сколько прошло времени. Но вот Андреев выглянул из палатки и сказал: «Парни, прояснилось. Идем». Мы вылезли. Ничего не было видно абсолютно. Видимо он решил, что в палатке мы можем остаться навсегда, а, если пойдем, то, может, и выйдем. Шли в сторону гребня Западной вершины Белухи по вчерашней памяти, по интуиции, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега. Шли в сплошном молоке, не видя ничего ни справа, ни слева. Время словно завязло. Ноги стали ватными, неуправляемыми. Вытащив одну и сделав шаг, я приказывал себе вытащить другую и сделать еще шаг. Затем следующая пара шагов. И конца этому нет. Но вот идти стало еще труднее. Это что, подъем? Значит, мы не свернули! Мы идем правильно? И вдруг… В разрыве облаков мелькнуло голубое. Это же небо! Небо! Но голубое исчезло. Нет, опять, теперь уже большая прогалина. И скалы в ней показались. О, счастье! Какое счастье, когда что-то видишь! И откуда только сил прибавилось! Странный он, человеческий организм.
Но сегодня на гребень уже не подняться. Нужен отдых. А ровной площадки нет. Надо делать ступень в склоне. Начинаем рубить. Лед прочный, материковый. Облако исчезло, появились звезды. Холодно. Долго, очень долго вырубаем площадку. Забиваем выше в лед пару крючьев и протягиваем страховочную веревку через форточку и вход внутри палатки. На дно палатки – змейкой – мокрую веревку, на нее - штормовки, в изголовье – ботинки, сверху ботинок – рюкзаки, а на штормовки – наши ватные спальные мешки. Разворачиваем мешки, и тонкие пластиночки льда с легким звоном осыпаются с них. Мы с Валерой Ольшанским еще накануне распороли свои мешки, сшили их вместе и теперь забрались в один общий, чтобы согревать друг друга. Заснуть трудно. Чувствуется лед. И тут Андреев решает пошутить.
- Валера! Ольшанский! – окликает он.
- Что?
- Что бы ты сейчас поел?
- Гера, не надо об этом.
- Гера, спроси меня, – голос Меньщикова.
- Ну, а ты?
- Пожалуй, я бы не отказался от отбивной котлетки. Отбивная котлета на косточке. И косточка обернута салфеткой.
- Эстет! – восхищается Андреев, - Но отбивная - это не совсем то. Вот утка с черносливом, из духовки, румяненькая, а?
- Гера, я просил тебя! - стонет Ольшанский.
- Жека, как ты насчет уточки? – не обращая внимания на стоны Ольшанского, спрашивает меня Андреев.
Ага, и до меня добрался. Это же настоящий садизм. Сейчас я тебе покажу.
- Уточка, говоришь? Уточка неплохо. А как насчет свежей картошечки? Кругленькой, обжаренной со всех сторон? И чтобы еще рыжички. Соленые рыжички. Маленькие такие, величиной с пуговку. Со сметаной. И хлеб ржаной с шершавой коркой, испеченный в русской печке. А корку чесночком натереть.
- Так ты и до ста грамм договоришься.
- Гера! – умоляет Ольшанский, зарываясь в мешок.
- Валера, а ты тоже думай о еде. Смотришь, и насытишься. Один американец, я читал, не ел пятьдесят два дня.
- Заливай больше.
- Точно. Правда, ему пить давали, и пульс врачи проверяли, – бессовестно врет Андреев.
- Сюда бы того американца.
- Ладно, парни. Поговорим тогда о женщинах.
- Гера, у меня предложение, – откликается Меньщиков.
- Какое?
- Предлагаю о женщинах подумать самостоятельно. По мере сил.
- Согласен.
Посмеяться бы, да сил нет. И каждый пытается уснуть. Я вспоминаю разные приемы аутотренинга. Надо вызвать видение леса, потом луга, и чтобы появились цветы, желательно желтые. Но вместо луга какая-то черная осока. Мерзнет бок. Я переворачиваюсь. Вздыхая, переворачивается и Ольшанский. Кашлянул Меньщиков. Никто не спит. Наконец сон одолел холод.
При движении альпинистов по гребню Восточной вершины Белухи обрушивается карниз. Вместе с карнизом падает капитан команды Андреев. Товарищи его вытаскивают. На вершину заходят вечером. Приближается темнота. Холодный ветер. Оставаться ночевать здесь нельзя, и альпинисты спускаются в темноте по ледовому склону в сторону «седла» между Западной и Восточной вершинами Белухи. Во время спуска срывается Валерий Меньщиков. Страхуя через камень, Андреев и Кузнецов спасают его. Кошмарная ночевка на маленьком выступе скалы. На следующий день к ним подошла группа Виталия Хижняка. Вместе с ней альпинисты поднялись на Восточную вершину Белухи, затем на пик Делоне и спустились на ледник.
Лед и обледеневшие скалы. Привязали к ботинкам кошки. Царапаемся на них по камням, пока не вылезаем наконец на гребень. Снимаем кошки. Справа с гребня свисают снежные карнизы, и поэтому идем на всю длину веревки, «шестидесятки». Идем по направлению к Восточной вершине. Надеемся, что группа вспомогателей сделала для нас «заброску», занесла на вершину хотя бы пару банок тушенки. А, может, и сгущенки. Андреев говорил нам о таком варианте. Как слепые мошки, идем в плотном облаке. Видимость не более десяти метров. Я иду первым, за мной Ольшанский, далее Андреев и Меньщиков. Вправо на плоский карниз ступать нельзя, слева на крутой склон ступать нельзя. Надо идти по некой линии равновесия, по некой, невидимой «магнитной стрелке». Это главное, и слабость отступает на второй план. А чувство голода похоже атрофировалось окончательно. Главное – не потерять «стрелку». И вдруг у моих ног, как змея, трещина. Глухой звук.
«Андреев упал!», закричал Ольшанский. «Валера, закрепись! Я к тебе!», кричу ему в ответ. Подхожу к Ольшанскому. Он вогнал ледоруб в плотный снег по самую головку и перегнул под ней веревку от Андреева. Веревка сильно натянута. Меньщикова в облаке не видать. «Валера, тянем!», кричим ему. «Тянем!», доносится от него. С большим трудом втроем вытягиваем Андреева. Показывается его голова. Грудная обвязка сдавила его, и он с трудом дышит. Наконец переваливается через край снежной кромки и почти шепотом произносит: «У меня же сегодня день рождения». Сидим какое-то время, не двигаясь. «Как ты сорвался?», спрашиваем его. «Да я потрогал чуть-чуть снег справа ледорубом и тут же полетел». Более-менее очухались, опомнились и пошли дальше.
Вперед вышел Меньщиков. К концу дня он первым вышел на вершину. Подошли и мы. Меньщиков сидя медленно разбирал тур из камней, откладывая по камушку рядом. Никакой «заброски». Он достал из камней ржавую баночку. В ней целлофановый комочек. Развернул целлофан. Вытащил записку и протянул ее Андрееву. «Пятьдесят третий год. Экспедиция Казаковой», сказал, прочитав, Андреев, спрятал записку во внутренний карман, прижал на колене листок бумаги и стал писать свою записку. Края листка трепетали от ветра. Написал, протянул Меньщикову. Валера запаковал ее в ту же ржавую баночку и так же медленно заложил камнями. И сел рядом, натянув на голову капюшон штормовки, обхватив руками колени и нагнув к ним голову. Приближалась темнота. Усилился ветер. Жалкие наши штормовки и свитера не могли противостоять ему, и ветер вырывал из них последние крохи тепла. Андреев молчал.
- Давайте палатку ставить, - сказал Ольшанский.
- Нельзя. Околеем ночью. На «седло» надо спускаться.
- Улетим к чертовой бабушке, - возразил Ольшанский.
- Надо постараться не улететь. Одеваем кошки, - поставил точку Андреев.
Долго возимся с кошками. Их ремешки обледенели, не проталкиваются в кольца, а пальцы не слушаются, руки окоченели. Проходит минут двадцать. Наконец кошки прикручены. Их ремни стянули ботинки, кровообращение нарушилось, и теперь мы не ощущаем ступней ног.
- Валера Ольшанский, ты идешь вниз первым, на верхней страховке. На передних зубьях кошек. Затем я. Затем Жека. Валера Меньщиков, ты спускаешься последним. На нижней страховке.
Ольшанский, за ним Андреев спускаются темноту. Готовлюсь к спуску я. Меньщикову опаснее всех. В случае срыва до ближайшей точки опоры он летит обязательно, а затем летит столько, сколько позволит свободная петля веревки, которую страхующий не успеет выбрать. «Валера, осторожней», говорю ему. «Жека, давай скорей!», торопит он меня. Я пристегнут к веревке скользящим карабином, не мешающим движению, и довольно быстро спускаюсь к Андрееву, стоящему у камня, выступающего изо льда. Андреев обогнул веревку через камень и страхует Меньщикова. «Валера, пошел!», кричит он вниз Ольшанскому и тут же: «Валера сорвался!». Это Меньщиков! Черный комок, переворачиваясь и высекая искры из встречающихся камней (это кошки задевают за камни), летит к нам. Судорожно выбираем веревку от него, чтобы уменьшить свободную петлю. Проносится мимо. Рывок. Веревка обжигает ладони. Задерживаем. Ни звука. Наконец, «Ребята, скорей!», еле-еле доносится снизу. «Жека, я вниз. Страхуй», говорит Андреев и исчезает в темноте.
Остаюсь у камня. Темно. Холодно. И ни звука. Ни рук, ни ног не чувствую. Вдобавок склон и камень куда-то поехали. Что это? Где я? Что там с Валерой? Неизвестно. Сколько же прошло времени? Наверное, час. Это какой-то ад. Но вот слышу команду Андреева спускаться. С трудом закрепив конец веревки на камне и кое-как прощелкнув ее в карабин на грудной обвязке, скольжу по веревке вниз. Останавливаюсь перед товарищами, стоящими на крохотном выступе скалы. Голова Меньщикова забинтована. Ко мне наклоняется Ольшанский. «У Валеры глаз вытек», шепчет он. Позднее выяснилось, что глаз остался цел, но была разорвана ткань щеки под глазом. Андреев закрепил палатку. Сказал нам с Ольшанским лечь вниз (площадь выступа позволяет лечь только двоим). Мы легли. Ноги не помещались и торчали из палатки. Ботинки не снимали. Андреев дал Меньщикову глоток спирта, положил его на нас, чтобы ему было теплее. Сам прилег рядом с ним, согревая его. Повернуться было нельзя. Время от времени Валера постанывал.
Кошмарная ночь закончилась, когда солнце пробило полог палатки. Солнце! Какое счастье! Мы выкарабкались из палатки и сидели на камнях, как потрепанные воробьи, разложив для просушки свои мокрые вещи. Сил практически не было. Но больше всего хотелось пить. Я выскреб из кастрюли остатки чайной заварки, но не выбросил ее, аккуратно сложил рядом, затем набил кастрюлю снегом, закрыл сверху заваркой и выставил кастрюлю на солнце. Солнце пригревало хорошо, через полчаса снег осел и на дне кастрюли образовалось сколько-то талой воды. Я слил ее в кружку. Получилось две трети кружки. «Каждому по глотку», сказал Андреев и первому протянул кружку Меньщикову. Валера осторожно тянул свою порцию, и из его здорового глаза показалась слеза. Андреев пил последним. Пил – это не то слово. Он всасывал в себя ничтожные капли. А я смотрел на противоположный гребень – гребень Восточной вершины, и мне показалось или привиделось, что черные точки между скалами на гребне вроде перемещаются. Люди! Не поверил. Ведь по прямой линии расстояние около километра. Снова убедился. Сказал друзьям. Не поверили. Но вот и они убедились. А как дать знак? Ракеты улетели ночью на «седло» вместе с рюкзаком Валеры. Надо кричать. Шесть раз в минуту. Это сигнал «SOS». Прошла минута. «Тихо!», приказал Андреев. Тишина такая, что больно ушам. Но вот, как далекое эхо, слабый-слабый отзвук. Нас услышали! Услышали!
- Они нас не видят, нас на этих камнях не разглядеть. Надо спускаться на «седло»,- говорит Андреев.
- Как спускаться? - спрашиваю я.
Андреев смотрит на меня. И молчит. Я все понял. Надо снять веревку.
Снять с того камня, через который страховали Валеру. Но кто будет снимать? Ольшанский не может. У него сильно ноют пальцы, отмороженные когда-то в студенческом походе. О Меньщикове нет речи. Андреев должен быть рядом с пострадавшим. Значит, мне. Я понимаю, что это единственный выход. Но я не смогу. Я действительно не смогу. Андреев роется в аптеке и протягивает мне таблетку. Я знаю, что это за таблетка. Это допинг. Еще, когда на ребре царапались, он сказал, что после таблетки допинга будешь работать, как зверь, целых двенадцать часов.
«А что потом?», спросил тогда Меньщиков. «А потом всё». Андреев помогает мне зашнуровать ботинки. Веревку от меня перекинул через камень. Зализанный такой камень. Это якобы будет нижняя страховка, когда я отцеплю наверху веревку и буду спускаться. «Не страховка, одно название», подумал я и полез.
Никакого прилива сил не было. «Может, он обманул меня? Может, дал какую-то обычную таблетку, просто для внушения дал?». Когда склон начинал качаться, я останавливался и восстанавливал равновесие. Раза три восстанавливал. Но вот наконец-то и тот камень. Наш камень. Камень жизни. Он был уже теплый, и я обнял его. И так не хотелось от него уходить. Но надо было спускаться. Держаться не за что. Стал держаться за свое равновесие. Сорвусь – Андреев не удержит. Веревка соскользнет с того зализанного камня. И я улечу, и его сорву. «Спокойно, только спокойно», уговаривал я себя, высматривая опору для ноги. «Лишь бы опять не поехал склон», думал я. Целую вечность спускался. Но спустился. «Удержал бы?», спросил Андреева. «Жека, ты все понимаешь», только и ответил он.
Удлинили мы снятую «шестидесятку» двумя «двадцатками», привязали к ним еще репшнуры, четыре репшнура по пять метров. Получилось почти сто двадцать. Сбросили один из концов. До «седла» он не достал. Но там крутой снежник. Съедем на спине. И мы спустились, съехали. Палатку еще поставили и вконец обессиленные легли лицом к выходу, в сторону склона Восточной вершины. Стали смотреть, как наши товарищи спускаются к нам. Их шестеро. И вдруг одна связка, два человека, срывается и, дергая веревкой друг друга, кувыркается по склону вниз, набирая всё большую скорость. А под склоном «бергшрунд», широкая черная трещина. Мы онемели. Сейчас на глазах у нас произойдет гибель. Но наших товарищей, как на трамплине, подбрасывает вверх и перебрасывает через «бергшрунд». Они зарываются в глубокий снег. Видны два еле заметных бугорка. Потом из одного появляется рука. Потом из второго. Вылезают. Оказывается, это Виталий Хижняк и Александр Иванов. Правее от них спускаются еще четверо. И вот все шесть человек подходят к нам. Встречать их вылез из палатки один Андреев. К нам подходят, радостно жмут руки. Кто-то дает мне теплые носки. Кто-то приносит вскоре чай и миску горячей манной каши. О, блаженство!
Хижняк рассказал, как было дело. Его группа не должна была выходить на наш маршрут. Но, находясь в базовом лагере, он встревожился, что нас долго нет, и по своей инициативе в высоком темпе вышел с группой навстречу нам, спас наши жизни. Правда, сам едва не погиб. Без него и его товарищей мы бы не дошли. «Могло быть четыре трупа», скажет внизу Андреев.
Вместе с товарищами идем на другой день в сторону гребня Восточной вершины. Два часа поднимаемся на перемычку в гребне. Далее путь по скалам, достаточно простым в техническом отношении, к самой вершине. Участки, где требуется попеременная страховка, перемежаются с участками, где можно идти одновременно. Это маршрут, не представляющий труда для альпинистов, находящихся в спортивной форме. Технически мы делаем все правильно, но только очень медленно. Наши друзья, идущие сзади, не пытаются выйти вперед. Они могли бы идти быстрее, но действует одно из самых этичных правил альпинизма – темп группы определяется темпом более слабого.
И вот цель совсем близка. Сердце наполняется радостью. Как ни прекрасны мгновения на вершине, как ни велика гордость за восхождение внизу, все же самые счастливые минуты, самые острые ощущения – минуты подхода к вершине. Она совсем близко! Последние шаги! Забывается усталость, хотя частое, тяжелое дыхание вырывается из груди и кровь зубилом долбит в виски. Еще каких-то десять метров! Товарищ по связке уже на вершине. Вот она! Чувство необычайного облегчения, эйфория, экстаз победы. Ради этого стоит жить. Что бы ни было дальше в жизни, всегда можно будет оглянуться на эту вершину. Мы находимся выше всего Алтая, огромного, чистого, нетронутого. Песчинки в этом вздыбленном мире. А, может, мы молекулы Родины?
Великолепная панорама открывается нам. Вдали на севере – темный окоем тайги, Аккемское озеро, домик метеостанции. Под нами ледник Родзевича. Круто взлетают над ним ребра пика XX лет Октября. Вон и наше незабываемое. Все улыбаются. Радостные, легкие, шутливые восклицания. Из тура извлекается барельеф Сталина – небольшая тарелочка с выпуклым изображением вождя. Тарелочка переходит из рук в руки.
Наши друзья ставят две палатки на снегу чуть ниже вершины, в удобном месте, защищенном от ветра. Палатки расположены входами друг к другу – «тандемом». Всё так хорошо. Готовится скудный, но горячий ужин. Утром я начинаю просыпаться до общего подъема. Какая прелесть в таком просыпании: можно все слышать и одновременно погружаться в прозрачные волны сна, время от времени всплывая к его поверхности. Где-то рядом гудит примус. Выбираюсь из палатки и попадаю в чудо. Внизу бесконечное море облаков, залитое солнцем. Белая пена покрыла всё, и земля утонула под ней. И лишь сверкающие шлемы вершин, как островки, плавают в этот море. И мы на одном из таких островков. Легкий толчок в плечо прерывает мои мечтания. Это Андреев. Он улыбается.
- Идем, сфотографируемся перед выходом.
Одев рюкзаки, стоим на вершине. Хижняк щелкает нас из разных фотоаппаратов, заставляя менять позы. Андреев держит вымпел, на одной стороне которого белый буревестник раскинул крылья, а на другой – слова посвящения 60-летию КПСС. Гера улыбается. Козырек его вязаной шапочки отбрасывает тень на глаза. Меньщиков, выпросив у меня темные мотоциклетные очки, прикрывает ими бинт. Но белый уголок по-предательски выглядывает из-под очков. Ольшанский становится на колено и щурится на солнце, собрав лоб в морщины. Оставив в туре записку с вымпелом, идем по гребню на пик Делоне, обходя страшные карнизы. Тщательно страхуем друг друга, оставляя на сверкающем снегу цепочку следов.
Наши тени, удлиненные за счет крутизны, словно столбы, движутся за нами. Карнизы кончаются, и мы подходим к скалам, выводящим на вершину. Решаем обойти их по твердому фирну, одеваем кошки. Не снимая их, заходим на саму вершину, на которой нагромождения крупных обломков скал. Вид с вершины превосходный, но он уже не радует, слишком велика усталость. Все страшно голодны. Мысли только о завершении маршрута. Спускаемся на ледник Родзевича (он же ледник Аккемский) и на пятнадцатый день восхождения приходим в базовый лагерь.
Что осталось наверху? Не сразу все улеглось в сознании. Мы чувствовали, что сделано что-то большое, очень большое. Больше, чем просто спортивное восхождение. Мы вместе боролись за победу и вместе победили. У каждого человека есть своя вершина в жизни. У моих друзей и у меня есть Белуха. На всю жизнь.
Караванная тропа длиной пятьдесят километров по алтайской тайге. Базовый лагерь. Выход основной команды на штурм. Альпинисты попадают в непогоду. Гроза в снегу. Резко снижается темп движения. Кончаются продукты. На восьмой день альпинисты вылезают на гребень пика ХХ лет Октября. Не найдя на вершине его записки, спускаются на Западное плато. После ночевки на снегу при отсутствии видимости идут в сторону гребня Западной вершины Белухи. Не взойдя на гребень, вырубают во льду ступень для палатки.
В 1963 году к северным склонам Белухи направилась экспедиция томских альпинистов под руководством Генриха Андреева. Главной целью экспедиции было совершить полный траверс всех четырех вершин Катунской подковы: пик ХХ лет Октября – Западная вершина Белухи – Восточная вершина Белухи – пик Делоне. Этот маршрут не был никем пройден. Кроме того, в Катунском хребте оставалось много безымянных вершин, на которые не ступала нога человека и которым надо было дать названия. Путь к Белухе от последнего алтайского поселка Тюнгур включал в себя три участка: переправа на пароме через мощную Катунь с ее стремительным течением, тропа по тайге длиной около 50 км до метеостанции и затем путь по открытому руслу реки Аккем к леднику Родзевича, сползающему с массива Катунской подковы. Перенести весь груз на себе не представлялось возможным, и в Тюнгуре Андреев договорился об аренде лошадей для каравана.
Но для них требовалось расчистить таежную тропу, которая в ряде мест была завалена упавшими деревьями. Я попал в тройку, что отправилась первой, освобождала тропу от деревьев. Моими товарищами были Юра Саливон и Леша Спиридонов. Пришлось попотеть. А когда, наконец, вышли из тайги на открытое место, перед нашими глазами на полнеба всплеснулось огромное ослепительное полотно Белухи. Очарованные зрелищем, стояли мы и впитывали в себя ее высоту и тайну.
Затем подошли к метеостанции. В деревянном домике на берегу Аккемского озера жили два работника-гидрометеоролога. Они давно никого не видели и были нам очень рады, истопили баньку. После воловьей работы на тропе с каким удовольствием хлестали мы друг друга вениками! А на другое утро с пустыми рюкзаками побежали назад, чтобы забрать в Тюнгуре очередную порцию груза. И вдруг небо затянуло тучами, посыпалась снежная крупа. Наши кеды стали проскальзывать. На тропе появились лужицы воды. И тут мы буквально наткнулись на группу наших ребят. Они шли с двумя навьюченными лошадьми. Но никто из них не обрадовался встрече. Оказывается, Вова Сыркин ткнул свою лошадь ледорубом, она взбрыкнула и унеслась в тайгу. А с лошадью ускакал ящик сливочного масла, паспорт Сыркина и сто тридцать рублей денег (приличная по тем временам сумма). Искали лошадь и не нашли. Скорей всего она убежала домой в хозяйское стойло. Весело началась наша экспедиция.
Но вот мы все в базовом лагере на площадке над горной речкой, начинающейся от ледника и впадающей в Аккемское озеро. Обживаем наш лагерь. Ставим палатки, сколачиваем обеденный стол, устанавливаем флагшток для флага альпиниады. Готовимся к первому выходу на тренировочную вершину. И вот построились, подняли флаг, прокричали «Физкульт-ура!» и пошли вверх. Заночевав на морене ледника Родзевича, поднялись в его верховье и затем на относительно невысокую вершину, которую назвали пиком Томских студентов. Всё хорошо, все в хорошей форме. Не зря тренировались в Томске, набивая рюкзаки гравием.
В основную команду, кроме Генриха Андреева, вошли Валерий Меньщиков, Валерий Ольшанский и я. «Штурмовая команда», так назвали товарищи.
Наступило 27 июля. В начале маршрута – большой ледопад. Огромные ледяные башни, гигантские перья и пугающие чернотой глубокие трещины. И мы, как муравьи в громадной сахарнице, ползли мимо них. Выползли на скалы. Все шло хорошо. Но на третий день резко испортилась погода. Густой снегопад. Гроза в снегу. Стоишь на узенькой полочке на носках ботинок, держась пальцами за небольшой выступ, а рядом в месиве снега расцветает огромное ярко-белое сияние (молния), и затем ужасный грохот. Хочется войти, влипнуть в скалу. Когда-то нас, новичков, учили, что во время грозы надо отбрасывать в сторону все железо. То есть сейчас требовалось отбросить крючья, ледорубы, кошки. Куда отбросить? Вниз. Тогда уж нам точно конец. Новая молния, и я снова впиваюсь в камень. Все полочки, все зацепки засыпало снегом. Рукавицы промокли. И я работал голыми руками, сметал снег, цеплялся, не чувствуя пальцами холода, такое напряжение было на отвесных участках.
Были и ночевки в самых неприспособленных местах. Во время одной из них заполыхал примус. Мы стали задыхаться. Вход в палатку был застегнут на все пуговицы. Кое-как расстегнули, Андреев ногой вытолкнул полыхавший примус. В тот вечер снег не шел, и наши наблюдатели, остававшиеся внизу на леднике, видели, как вдруг осветилась наша палатка, потом из нее вылетел огненный клубок, стал падать, ударился о выступ скалы и пропал, разбросав в стороны яркие жгуты пламени. Вышли под крутой ледовый участок. Кое-как сделали площадку, закрепили палатку.
А ночью приснилось, что на меня навалился медведь, и я задыхаюсь под его тушей. Очнулся. Дышать нечем. В висках зубилом стучит кровь. «Открой вход», прохрипел Андреев. А я потерял ориентировку в пространстве и никак не мог нащупать вход. Наконец рука наткнулась на пуговки, я расстегнул их, и большая охапка снега въехала в палатку. Но с ней ворвался в легкие сладкий воздух. Оказывается, ночью по ледовому склону сыпались небольшие лавинки, и нашу палатку полностью засыпало сверху и наполовину сдвинуло с площадки. Сна как не бывало. Кастрюлей выгребли снег.
А дежурить была моя очередь. Я стал разжигать второй (уцелевший) примус. Положил на колени фанерку, поставил на нее примус, а на него – кастрюлю со снегом. Когда воды натаяло достаточно и она наконец закипела, я потянулся за чайной заваркой, но в этот момент ногу мою стянуло сильной судорогой, я дернулся, кастрюля опрокинулась, и водой залила ботинки Андреева. «Попили чайку», мрачно произнес он.
Но надо отдать нашему капитану должное: никаких упреков в мой адрес. Вообще в смысле психологической совместимости была у нас полная гармония. Андреев вылил из ботинок воду, протер их сухими носками, достал запасные. Но как без горячего питья? Со всем этим потеряли мы три часа драгоценного времени.
На восьмой день под вечер подошли под карниз, нависавший с гребня. Жутко было стоять под ним. Андреев прорубил его, вылез первым и принял нас. Почему-то карниз не рухнул. Надо было дать знак нашим наблюдателям, что мы вылезли и что они могут уйти с места наблюдения. Дальше им нас на нашем маршруте не увидеть. Рация отказала, и мы выстрелили вниз зеленой ракетой, дали сигнал, что у нас все нормально. Ракета падала вниз яркой зеленой звездочкой и погасла. Далеко внизу взлетела такая же звездочка, сделала дугу и тоже погасла. На этом и кончилась наша связь. Вот и ужин. Чай и последняя банка паштета. Еще осталось по девять черносливин на человека и плитка шоколада на всех. А мы еще не поднялись и на первую вершину подковы. Зашли на нее в середине другого дня. Было ясно и очень холодно. Долго искали на вершине тур с запиской и не нашли. Спустились на Западное плато – большое белое поле, настоящий аэродром.
Голодная ночевка. Каждый по своему усмотрению распоряжался своим черносливом. Положение усугубилось тем, что кончился бензин, и нельзя было растопить на примусе снег и вскипятить воду. А ночью пошел густой снег, и утром ничего не было видно. Перед палаткой двигалась сплошная пушистая стена. Такого снега никогда я не видел. Собрали рюкзаки и сидели на них, ожидая конца снегопада. «Неужели нас полностью завалит? Да, может. В горах снег может идти несколько суток непрерывно. Но хотя бы конёк палатки останется на виду?» - почему-то спокойно думал я. «Если конёк будет виден, то нас найдут и записную книжку мою найдут. Она у меня в нагрудном кармане под свитером. Я написал в ней, что своё восхождение посвящаю Лиле, моей девушке со стройными загоревшими ногами, которая ходит сейчас где-то по солнечной Алма-Ате».
Оцепенение охватило нас. Не помню, сколько прошло времени. Но вот Андреев выглянул из палатки и сказал: «Парни, прояснилось. Идем». Мы вылезли. Ничего не было видно абсолютно. Видимо он решил, что в палатке мы можем остаться навсегда, а, если пойдем, то, может, и выйдем. Шли в сторону гребня Западной вершины Белухи по вчерашней памяти, по интуиции, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега. Шли в сплошном молоке, не видя ничего ни справа, ни слева. Время словно завязло. Ноги стали ватными, неуправляемыми. Вытащив одну и сделав шаг, я приказывал себе вытащить другую и сделать еще шаг. Затем следующая пара шагов. И конца этому нет. Но вот идти стало еще труднее. Это что, подъем? Значит, мы не свернули! Мы идем правильно? И вдруг… В разрыве облаков мелькнуло голубое. Это же небо! Небо! Но голубое исчезло. Нет, опять, теперь уже большая прогалина. И скалы в ней показались. О, счастье! Какое счастье, когда что-то видишь! И откуда только сил прибавилось! Странный он, человеческий организм.
Но сегодня на гребень уже не подняться. Нужен отдых. А ровной площадки нет. Надо делать ступень в склоне. Начинаем рубить. Лед прочный, материковый. Облако исчезло, появились звезды. Холодно. Долго, очень долго вырубаем площадку. Забиваем выше в лед пару крючьев и протягиваем страховочную веревку через форточку и вход внутри палатки. На дно палатки – змейкой – мокрую веревку, на нее - штормовки, в изголовье – ботинки, сверху ботинок – рюкзаки, а на штормовки – наши ватные спальные мешки. Разворачиваем мешки, и тонкие пластиночки льда с легким звоном осыпаются с них. Мы с Валерой Ольшанским еще накануне распороли свои мешки, сшили их вместе и теперь забрались в один общий, чтобы согревать друг друга. Заснуть трудно. Чувствуется лед. И тут Андреев решает пошутить.
- Валера! Ольшанский! – окликает он.
- Что?
- Что бы ты сейчас поел?
- Гера, не надо об этом.
- Гера, спроси меня, – голос Меньщикова.
- Ну, а ты?
- Пожалуй, я бы не отказался от отбивной котлетки. Отбивная котлета на косточке. И косточка обернута салфеткой.
- Эстет! – восхищается Андреев, - Но отбивная - это не совсем то. Вот утка с черносливом, из духовки, румяненькая, а?
- Гера, я просил тебя! - стонет Ольшанский.
- Жека, как ты насчет уточки? – не обращая внимания на стоны Ольшанского, спрашивает меня Андреев.
Ага, и до меня добрался. Это же настоящий садизм. Сейчас я тебе покажу.
- Уточка, говоришь? Уточка неплохо. А как насчет свежей картошечки? Кругленькой, обжаренной со всех сторон? И чтобы еще рыжички. Соленые рыжички. Маленькие такие, величиной с пуговку. Со сметаной. И хлеб ржаной с шершавой коркой, испеченный в русской печке. А корку чесночком натереть.
- Так ты и до ста грамм договоришься.
- Гера! – умоляет Ольшанский, зарываясь в мешок.
- Валера, а ты тоже думай о еде. Смотришь, и насытишься. Один американец, я читал, не ел пятьдесят два дня.
- Заливай больше.
- Точно. Правда, ему пить давали, и пульс врачи проверяли, – бессовестно врет Андреев.
- Сюда бы того американца.
- Ладно, парни. Поговорим тогда о женщинах.
- Гера, у меня предложение, – откликается Меньщиков.
- Какое?
- Предлагаю о женщинах подумать самостоятельно. По мере сил.
- Согласен.
Посмеяться бы, да сил нет. И каждый пытается уснуть. Я вспоминаю разные приемы аутотренинга. Надо вызвать видение леса, потом луга, и чтобы появились цветы, желательно желтые. Но вместо луга какая-то черная осока. Мерзнет бок. Я переворачиваюсь. Вздыхая, переворачивается и Ольшанский. Кашлянул Меньщиков. Никто не спит. Наконец сон одолел холод.
При движении альпинистов по гребню Восточной вершины Белухи обрушивается карниз. Вместе с карнизом падает капитан команды Андреев. Товарищи его вытаскивают. На вершину заходят вечером. Приближается темнота. Холодный ветер. Оставаться ночевать здесь нельзя, и альпинисты спускаются в темноте по ледовому склону в сторону «седла» между Западной и Восточной вершинами Белухи. Во время спуска срывается Валерий Меньщиков. Страхуя через камень, Андреев и Кузнецов спасают его. Кошмарная ночевка на маленьком выступе скалы. На следующий день к ним подошла группа Виталия Хижняка. Вместе с ней альпинисты поднялись на Восточную вершину Белухи, затем на пик Делоне и спустились на ледник.
Лед и обледеневшие скалы. Привязали к ботинкам кошки. Царапаемся на них по камням, пока не вылезаем наконец на гребень. Снимаем кошки. Справа с гребня свисают снежные карнизы, и поэтому идем на всю длину веревки, «шестидесятки». Идем по направлению к Восточной вершине. Надеемся, что группа вспомогателей сделала для нас «заброску», занесла на вершину хотя бы пару банок тушенки. А, может, и сгущенки. Андреев говорил нам о таком варианте. Как слепые мошки, идем в плотном облаке. Видимость не более десяти метров. Я иду первым, за мной Ольшанский, далее Андреев и Меньщиков. Вправо на плоский карниз ступать нельзя, слева на крутой склон ступать нельзя. Надо идти по некой линии равновесия, по некой, невидимой «магнитной стрелке». Это главное, и слабость отступает на второй план. А чувство голода похоже атрофировалось окончательно. Главное – не потерять «стрелку». И вдруг у моих ног, как змея, трещина. Глухой звук.
«Андреев упал!», закричал Ольшанский. «Валера, закрепись! Я к тебе!», кричу ему в ответ. Подхожу к Ольшанскому. Он вогнал ледоруб в плотный снег по самую головку и перегнул под ней веревку от Андреева. Веревка сильно натянута. Меньщикова в облаке не видать. «Валера, тянем!», кричим ему. «Тянем!», доносится от него. С большим трудом втроем вытягиваем Андреева. Показывается его голова. Грудная обвязка сдавила его, и он с трудом дышит. Наконец переваливается через край снежной кромки и почти шепотом произносит: «У меня же сегодня день рождения». Сидим какое-то время, не двигаясь. «Как ты сорвался?», спрашиваем его. «Да я потрогал чуть-чуть снег справа ледорубом и тут же полетел». Более-менее очухались, опомнились и пошли дальше.
Вперед вышел Меньщиков. К концу дня он первым вышел на вершину. Подошли и мы. Меньщиков сидя медленно разбирал тур из камней, откладывая по камушку рядом. Никакой «заброски». Он достал из камней ржавую баночку. В ней целлофановый комочек. Развернул целлофан. Вытащил записку и протянул ее Андрееву. «Пятьдесят третий год. Экспедиция Казаковой», сказал, прочитав, Андреев, спрятал записку во внутренний карман, прижал на колене листок бумаги и стал писать свою записку. Края листка трепетали от ветра. Написал, протянул Меньщикову. Валера запаковал ее в ту же ржавую баночку и так же медленно заложил камнями. И сел рядом, натянув на голову капюшон штормовки, обхватив руками колени и нагнув к ним голову. Приближалась темнота. Усилился ветер. Жалкие наши штормовки и свитера не могли противостоять ему, и ветер вырывал из них последние крохи тепла. Андреев молчал.
- Давайте палатку ставить, - сказал Ольшанский.
- Нельзя. Околеем ночью. На «седло» надо спускаться.
- Улетим к чертовой бабушке, - возразил Ольшанский.
- Надо постараться не улететь. Одеваем кошки, - поставил точку Андреев.
Долго возимся с кошками. Их ремешки обледенели, не проталкиваются в кольца, а пальцы не слушаются, руки окоченели. Проходит минут двадцать. Наконец кошки прикручены. Их ремни стянули ботинки, кровообращение нарушилось, и теперь мы не ощущаем ступней ног.
- Валера Ольшанский, ты идешь вниз первым, на верхней страховке. На передних зубьях кошек. Затем я. Затем Жека. Валера Меньщиков, ты спускаешься последним. На нижней страховке.
Ольшанский, за ним Андреев спускаются темноту. Готовлюсь к спуску я. Меньщикову опаснее всех. В случае срыва до ближайшей точки опоры он летит обязательно, а затем летит столько, сколько позволит свободная петля веревки, которую страхующий не успеет выбрать. «Валера, осторожней», говорю ему. «Жека, давай скорей!», торопит он меня. Я пристегнут к веревке скользящим карабином, не мешающим движению, и довольно быстро спускаюсь к Андрееву, стоящему у камня, выступающего изо льда. Андреев обогнул веревку через камень и страхует Меньщикова. «Валера, пошел!», кричит он вниз Ольшанскому и тут же: «Валера сорвался!». Это Меньщиков! Черный комок, переворачиваясь и высекая искры из встречающихся камней (это кошки задевают за камни), летит к нам. Судорожно выбираем веревку от него, чтобы уменьшить свободную петлю. Проносится мимо. Рывок. Веревка обжигает ладони. Задерживаем. Ни звука. Наконец, «Ребята, скорей!», еле-еле доносится снизу. «Жека, я вниз. Страхуй», говорит Андреев и исчезает в темноте.
Остаюсь у камня. Темно. Холодно. И ни звука. Ни рук, ни ног не чувствую. Вдобавок склон и камень куда-то поехали. Что это? Где я? Что там с Валерой? Неизвестно. Сколько же прошло времени? Наверное, час. Это какой-то ад. Но вот слышу команду Андреева спускаться. С трудом закрепив конец веревки на камне и кое-как прощелкнув ее в карабин на грудной обвязке, скольжу по веревке вниз. Останавливаюсь перед товарищами, стоящими на крохотном выступе скалы. Голова Меньщикова забинтована. Ко мне наклоняется Ольшанский. «У Валеры глаз вытек», шепчет он. Позднее выяснилось, что глаз остался цел, но была разорвана ткань щеки под глазом. Андреев закрепил палатку. Сказал нам с Ольшанским лечь вниз (площадь выступа позволяет лечь только двоим). Мы легли. Ноги не помещались и торчали из палатки. Ботинки не снимали. Андреев дал Меньщикову глоток спирта, положил его на нас, чтобы ему было теплее. Сам прилег рядом с ним, согревая его. Повернуться было нельзя. Время от времени Валера постанывал.
Кошмарная ночь закончилась, когда солнце пробило полог палатки. Солнце! Какое счастье! Мы выкарабкались из палатки и сидели на камнях, как потрепанные воробьи, разложив для просушки свои мокрые вещи. Сил практически не было. Но больше всего хотелось пить. Я выскреб из кастрюли остатки чайной заварки, но не выбросил ее, аккуратно сложил рядом, затем набил кастрюлю снегом, закрыл сверху заваркой и выставил кастрюлю на солнце. Солнце пригревало хорошо, через полчаса снег осел и на дне кастрюли образовалось сколько-то талой воды. Я слил ее в кружку. Получилось две трети кружки. «Каждому по глотку», сказал Андреев и первому протянул кружку Меньщикову. Валера осторожно тянул свою порцию, и из его здорового глаза показалась слеза. Андреев пил последним. Пил – это не то слово. Он всасывал в себя ничтожные капли. А я смотрел на противоположный гребень – гребень Восточной вершины, и мне показалось или привиделось, что черные точки между скалами на гребне вроде перемещаются. Люди! Не поверил. Ведь по прямой линии расстояние около километра. Снова убедился. Сказал друзьям. Не поверили. Но вот и они убедились. А как дать знак? Ракеты улетели ночью на «седло» вместе с рюкзаком Валеры. Надо кричать. Шесть раз в минуту. Это сигнал «SOS». Прошла минута. «Тихо!», приказал Андреев. Тишина такая, что больно ушам. Но вот, как далекое эхо, слабый-слабый отзвук. Нас услышали! Услышали!
- Они нас не видят, нас на этих камнях не разглядеть. Надо спускаться на «седло»,- говорит Андреев.
- Как спускаться? - спрашиваю я.
Андреев смотрит на меня. И молчит. Я все понял. Надо снять веревку.
Снять с того камня, через который страховали Валеру. Но кто будет снимать? Ольшанский не может. У него сильно ноют пальцы, отмороженные когда-то в студенческом походе. О Меньщикове нет речи. Андреев должен быть рядом с пострадавшим. Значит, мне. Я понимаю, что это единственный выход. Но я не смогу. Я действительно не смогу. Андреев роется в аптеке и протягивает мне таблетку. Я знаю, что это за таблетка. Это допинг. Еще, когда на ребре царапались, он сказал, что после таблетки допинга будешь работать, как зверь, целых двенадцать часов.
«А что потом?», спросил тогда Меньщиков. «А потом всё». Андреев помогает мне зашнуровать ботинки. Веревку от меня перекинул через камень. Зализанный такой камень. Это якобы будет нижняя страховка, когда я отцеплю наверху веревку и буду спускаться. «Не страховка, одно название», подумал я и полез.
Никакого прилива сил не было. «Может, он обманул меня? Может, дал какую-то обычную таблетку, просто для внушения дал?». Когда склон начинал качаться, я останавливался и восстанавливал равновесие. Раза три восстанавливал. Но вот наконец-то и тот камень. Наш камень. Камень жизни. Он был уже теплый, и я обнял его. И так не хотелось от него уходить. Но надо было спускаться. Держаться не за что. Стал держаться за свое равновесие. Сорвусь – Андреев не удержит. Веревка соскользнет с того зализанного камня. И я улечу, и его сорву. «Спокойно, только спокойно», уговаривал я себя, высматривая опору для ноги. «Лишь бы опять не поехал склон», думал я. Целую вечность спускался. Но спустился. «Удержал бы?», спросил Андреева. «Жека, ты все понимаешь», только и ответил он.
Удлинили мы снятую «шестидесятку» двумя «двадцатками», привязали к ним еще репшнуры, четыре репшнура по пять метров. Получилось почти сто двадцать. Сбросили один из концов. До «седла» он не достал. Но там крутой снежник. Съедем на спине. И мы спустились, съехали. Палатку еще поставили и вконец обессиленные легли лицом к выходу, в сторону склона Восточной вершины. Стали смотреть, как наши товарищи спускаются к нам. Их шестеро. И вдруг одна связка, два человека, срывается и, дергая веревкой друг друга, кувыркается по склону вниз, набирая всё большую скорость. А под склоном «бергшрунд», широкая черная трещина. Мы онемели. Сейчас на глазах у нас произойдет гибель. Но наших товарищей, как на трамплине, подбрасывает вверх и перебрасывает через «бергшрунд». Они зарываются в глубокий снег. Видны два еле заметных бугорка. Потом из одного появляется рука. Потом из второго. Вылезают. Оказывается, это Виталий Хижняк и Александр Иванов. Правее от них спускаются еще четверо. И вот все шесть человек подходят к нам. Встречать их вылез из палатки один Андреев. К нам подходят, радостно жмут руки. Кто-то дает мне теплые носки. Кто-то приносит вскоре чай и миску горячей манной каши. О, блаженство!
Хижняк рассказал, как было дело. Его группа не должна была выходить на наш маршрут. Но, находясь в базовом лагере, он встревожился, что нас долго нет, и по своей инициативе в высоком темпе вышел с группой навстречу нам, спас наши жизни. Правда, сам едва не погиб. Без него и его товарищей мы бы не дошли. «Могло быть четыре трупа», скажет внизу Андреев.
Вместе с товарищами идем на другой день в сторону гребня Восточной вершины. Два часа поднимаемся на перемычку в гребне. Далее путь по скалам, достаточно простым в техническом отношении, к самой вершине. Участки, где требуется попеременная страховка, перемежаются с участками, где можно идти одновременно. Это маршрут, не представляющий труда для альпинистов, находящихся в спортивной форме. Технически мы делаем все правильно, но только очень медленно. Наши друзья, идущие сзади, не пытаются выйти вперед. Они могли бы идти быстрее, но действует одно из самых этичных правил альпинизма – темп группы определяется темпом более слабого.
И вот цель совсем близка. Сердце наполняется радостью. Как ни прекрасны мгновения на вершине, как ни велика гордость за восхождение внизу, все же самые счастливые минуты, самые острые ощущения – минуты подхода к вершине. Она совсем близко! Последние шаги! Забывается усталость, хотя частое, тяжелое дыхание вырывается из груди и кровь зубилом долбит в виски. Еще каких-то десять метров! Товарищ по связке уже на вершине. Вот она! Чувство необычайного облегчения, эйфория, экстаз победы. Ради этого стоит жить. Что бы ни было дальше в жизни, всегда можно будет оглянуться на эту вершину. Мы находимся выше всего Алтая, огромного, чистого, нетронутого. Песчинки в этом вздыбленном мире. А, может, мы молекулы Родины?
Великолепная панорама открывается нам. Вдали на севере – темный окоем тайги, Аккемское озеро, домик метеостанции. Под нами ледник Родзевича. Круто взлетают над ним ребра пика XX лет Октября. Вон и наше незабываемое. Все улыбаются. Радостные, легкие, шутливые восклицания. Из тура извлекается барельеф Сталина – небольшая тарелочка с выпуклым изображением вождя. Тарелочка переходит из рук в руки.
Наши друзья ставят две палатки на снегу чуть ниже вершины, в удобном месте, защищенном от ветра. Палатки расположены входами друг к другу – «тандемом». Всё так хорошо. Готовится скудный, но горячий ужин. Утром я начинаю просыпаться до общего подъема. Какая прелесть в таком просыпании: можно все слышать и одновременно погружаться в прозрачные волны сна, время от времени всплывая к его поверхности. Где-то рядом гудит примус. Выбираюсь из палатки и попадаю в чудо. Внизу бесконечное море облаков, залитое солнцем. Белая пена покрыла всё, и земля утонула под ней. И лишь сверкающие шлемы вершин, как островки, плавают в этот море. И мы на одном из таких островков. Легкий толчок в плечо прерывает мои мечтания. Это Андреев. Он улыбается.
- Идем, сфотографируемся перед выходом.
Одев рюкзаки, стоим на вершине. Хижняк щелкает нас из разных фотоаппаратов, заставляя менять позы. Андреев держит вымпел, на одной стороне которого белый буревестник раскинул крылья, а на другой – слова посвящения 60-летию КПСС. Гера улыбается. Козырек его вязаной шапочки отбрасывает тень на глаза. Меньщиков, выпросив у меня темные мотоциклетные очки, прикрывает ими бинт. Но белый уголок по-предательски выглядывает из-под очков. Ольшанский становится на колено и щурится на солнце, собрав лоб в морщины. Оставив в туре записку с вымпелом, идем по гребню на пик Делоне, обходя страшные карнизы. Тщательно страхуем друг друга, оставляя на сверкающем снегу цепочку следов.
Наши тени, удлиненные за счет крутизны, словно столбы, движутся за нами. Карнизы кончаются, и мы подходим к скалам, выводящим на вершину. Решаем обойти их по твердому фирну, одеваем кошки. Не снимая их, заходим на саму вершину, на которой нагромождения крупных обломков скал. Вид с вершины превосходный, но он уже не радует, слишком велика усталость. Все страшно голодны. Мысли только о завершении маршрута. Спускаемся на ледник Родзевича (он же ледник Аккемский) и на пятнадцатый день восхождения приходим в базовый лагерь.
Что осталось наверху? Не сразу все улеглось в сознании. Мы чувствовали, что сделано что-то большое, очень большое. Больше, чем просто спортивное восхождение. Мы вместе боролись за победу и вместе победили. У каждого человека есть своя вершина в жизни. У моих друзей и у меня есть Белуха. На всю жизнь.
